«Глупец тот, кто в моде видит только моду» (О. Бальзак)

Наталья Резанова

Моде подвластны исскусство, наука, религия, политика...

«Сильна, как смерть» — говорили о Любви. Но вот итальянский мыслитель и поэт начала XIX века Леопарди в «Разговоре Моды и Смерти» с мрачным юмором провозгласил новое тождество:
«Мода: Я мода, твоя сестра.
Смерть: Моя сестра?
Мода: Конечно! Разве ты не помнишь, что мы оба рождены Бренностью?.. Я говорю, что у нас одна природа и один обычай — непрестанно обновлять мир, но ты с самого начала занялась людьми и кровью, а я по большей части довольствуюсь бородами, волосами, нарядами, мебелью, дворцами... Я велю увечить себя узкими башмаками, стеснять себе дыхание корсетом... Не говоря уж о головных болях, о простудах, которые люди зарабатывают себе, соглашаясь из послушания моей воле дрожать от холода или задыхаться от жары, короче, делать все по-моему, даже себе во вред».

С тех пор как Ева идентифицировала себя как женщину и кокетливо выбрала первый фасончик — заметим, не обширную пальмовую ветвь, а прозрачный фиговый листок, — началcя отсчет владычества моды. Утилитарная функция одежды — прикрывать тело от холода и нескромных взглядов меньше всего интересовала первых авторов моды. И египетские фараоны, и римские императоры, и французские короли инициировали моду, чтобы утвердить свое величие. Именно эксклюзивный гардероб делал высшую власть визуально убедительной.
Страстное желание модников рангом пониже заполучить модную вещь укрощалось целой системой табу — например, строгая регламентация длины носка средневековой туфли: для сюзерена — 80 см., для рыцаря — 60, прочие довольствовались какими-то жалкими 20 см. Дамы, превысившие установленную длину шлейфа юбки, подвергались унизительной процедуре публичной рубки «хвоста» топором. Так и видишь, как тащит ее, голубушку, надсмотрщик к специальному мерному столбу на базарной площади, под ехидные смешки прохожих. Что прохожие! Церковь со всем своим карательным аппаратом ничего не могла поделать с авангардом строптивых модниц, которые, ознакомившись с перечнем адских мук, полагавшихся за разрезы на платьях, бежали к портному заказывать новые «дьявольские окна».
В эпоху Просвещения предпринимаются первые попытки осмыслить явление, называемое модой. Диагноз неутешительный: «Большинство людей живет модой, а не разумом» (Г. Лихтенберг), «Следует покоряться моде как прискорбной повинности» (Б. Фонтенель).
Мода как сублимация эротических представлений в разное время акцентировала внимание на одних запретных зонах, легализуя другие. Если в моде огромное декольте, значит, общественной моралью табуирована женская ножка, и мужчины ловят минуту, когда возлюбленная, выходя из кареты, приподнимет платье и покажет краешек туфли. Но приписывать моде одну только эту дразнящую функцию — значит предельно упрощать сложный феномен.
Моде подвластны литература, искусство, наука, религия, политика. Она везде, где есть арена для человеческого тщеславия. Хозяйка салона Анна Павловна Шерер в 1-й главе «Войны и мира» занимает гостей модным аббатом, в повести Гоголя «Портрет» модного живописца осаждают светские красавицы. В Советском Союзе модно было читать Хемингуэя и отправляться с палатками и гитарами в тайгу, покупать собрания сочинений классиков и отдыхать летом в Прибалтике, коллекционировать импортные сигаретные пачки и знать наизусть Цветаеву. Позже мода на телеграфный стиль Хемингуэя сменяется модой на поток сознания Маркеса.
В моде пародийно отражаются все сколько-нибудь важные события, привлекшие массовое внимание. В 20-е годы энтузиазм индустриализации выплескивается на ткани орнаментом из шестеренок, полет Гагарина порождает шляпки в форме космических шлемов, успех «Битлз» откликается повальным увлечением длинными волосами.
«По одежке» определяют генеалогическое древо до седьмого колена, кредитоспособность, шансы на брак и политическую карьеру. Разговор в толпе древнеримских избирателей хорошо поясняет необходимость имиджмейкера в штате современного политика: «Нет, никогда этот не будет избран. Складки его гиматия совсем распустились!»

Из коллекции Г. Исаева

Мода как система общепринятых знаков абсолютно понятна современникам и предельно зашифрована для наблюдателя, живущего через два-три столетия. В положении веера дамы галантного века, в высоте прически, в количестве и местоположении мушек на лице, в цвете каблуков туфелек любой парижский зевака XVIII века находил огромный объем информации, сегодня доступный только специалистам по истории моды. Но побуждения потребителей моды всех времен и народов идентичны. Чичиков требовал аглицкое сукно цвета наваринского дыму с пламенем из тех же соображений престижа, из которых стиляга 1960-х считал ниже своего достоинства надеть нефирменные джинсы.
Мода неизбежно проходит три фазы существования: 1) люди, желающие выделиться на общем фоне, первыми подхватывают идею и легко добиваются всеобщего внимания, 2) модная вещь становится более доступной и энергично тиражируется желающими «не отстать от моды» и «быть как все», 3) волны массовых подражаний делают моду совершенно неинтересной для тех, кто хочет выделиться, и цикл повторяется.
Мода, строго блюдя сословные различия в частностях — качестве ткани, количестве и стоимости украшений, а также глубине декольте и манере поддерживать юбку, в главном — в психологической зависимости индивида от моды — уравнивает столичную великосветскую львицу с провинциальной амбициозной барыней. Кажется, лучше всего механизм проникновения вируса моды в беззащитный женский организм передал Гоголь в разговоре дамы просто приятной и дамы приятной во всех отношениях: «Да, поздравляю вас: оборок более не носят.
— Как не носят?
— Наместо их фестончики.
— Ах, это нехорошо, фестончики!
— Фестончики, вс? фестончики.
— Нехорошо, Софья Ивановна, если вс? фестончики.
— Мило, Анна Григорьевна, до невероятности...
— Уж вы как хотите, я ни за что не стану подражать этому.
— Я сама тоже. Право, как вообразишь, до чего иногда доходит мода... ни на что не похоже! Я выпросила у сестры выкройку нарочно для смеху; Меланья моя принялась шить.
— Так у вас разве есть выкройка? — вскрикнула во всех отношениях приятная дама не без заметного сердечного движенья.
— Как же, сестра привезла.

Из коллекции Г. Исаева

— Душа моя, дайте ее мне ради всего святого».
Как удивились бы дамы губернского города N, попав в собственный дом через сто лет! Может внучка-комсомолка и вздыхала еще украдкой над картонкой с бабушкиной кружевной шляпкой, но уже готова была поверить, что красная косынка — лучший в мире головной убор. Девушки в гимнастерках, серых прямых юбках, ботинках, красноармейцы в гимнастерках и ботинках с обмотками, совслужащие в гимнастерках, даже Всеволод Мейерхольд — недавний денди — в гимнастерке и сапогах. Унисекс советского замеса. Первые успехи тоталитарного государства в нивелировке личности. Они найдут продолжение в массовых физкультурных парадах комсомольцев в белых футболках. О моде советская власть заботилась не меньше, чем о народном образовании. Масса брошюр вроде «Как одеваться колхознице» и журналы мод. Один такой из фонда отдела искусств библиотеки им. Горького за 1933 год впечатляет, прежде всего, составом редколлегии: рядом с мэтрами советской живописи — партийные работники. Результат совместных усилий — стахановка в крепдешиновом вечернем платье с единственным украшением — орденом Трудового Красного Знамени.
С чего начался перелом? Может, ответ в признании С. Довлатова: «В студенческие годы свое зимнее пальто я ненавидел больше, чем Иосифа Виссарионовича Сталина». Гонимые из вузов стиляги — первые диссиденты отечественной моды. Без манифестов и гражданской подоплеки — для собственной радости добывали они вельветовые пальто и галстуки с абстрактным рисунком. Они могли бы услышать привет от первого английского денди Джорджа Браммелла, поставившего узел галстука превыше государственных интересов, если бы знали о его существовании. В том-то и дело, что многовековая история записных франтов, роскошных щеголей, элегантных денди была грубо прервана советской властью и ее легкой промышленностью. «Как же ты аристократизм покажешь, если штаны и пиджак надо непрерывно поддерживать?» (М. Жванецкий).
Сегодня в стране так и не победившего социализма, с энтузиазмом наверстывая упущенное, внимают рекомендациям глянцевых журналов, следят за новостями мирового подиума. Модно у нас теперь быть богатым, покупать автомобиль через Интернет, помещать в спальне подлинник Тиффани и шить вечерние платья а ля Мэрилин Монро. Что ж, глобальная азартная игра в «Моду» — самая простительная из слабостей человека, тем более, что в глубине души все мы согласны с Пушкиным: «Вс? модное мгновенно. Блеск наружный может заржаветь, но истинная красота не поблекнет никогда».

Источник