Шеф-редактор ИД «Коммерсантъ» рассказал ГЛЕБУ МОРЕВУ о двадцати годах, проведенных в «Коммерсанте»
© Дмитрий Лекай / Коммерсантъ
— Вы уже так долго работаете в «Коммерсанте», с уходами, возвращениями, что можно уже сказать, что это ваша главная в жизни работа.
— Так и есть.
— Расскажите, как вы оказались в этой компании?
— Мы работали с Володей Яковлевым в «Собеседнике», я в отделе коммунистического воспитания, а он в отделе морали и права. Тогда было модно выпускать разные «молодежные выпуски», и мы вместе выпускали «молодежный выпуск» «Собеседника», что вообще-то полный идиотизм, потому что «Собеседник» сам по себе молодежное издание. Идеологом этого номера был Яковлев, мы его выпустили, это был даже сенсационный номер. Сейчас, конечно, почитать — маразм, но главное, по итогам этого номера, я, когда мы его обмывали, сказал: «Володь, ну вот теперь я понял — мы никогда больше с тобой работать вместе не будем».
— Это 1987 год?
— Нет, это был год 1985-й или 1986-й, тогда еще была даже не «перестройка», тогда было «ускорение». Мы, впрочем, были вполне в дружеских отношениях, я потом ушел в «Московские новости», куда попал по блату, потому что меня как раз Володя Яковлев устроил к папе. И я отработал в «Московских новостях» до 1989 года, когда меня стало реально тошнить от всей этой перестроечной прессы, потому что все равно они большевики и твари, пусть они и пытались изображать демократию. Изнутри все это смотрелось особенно ужасно, просто блевотно, и я ушел. Я уже не мог видеть Егора Яковлева и всю эту мешпуху, реально тошнило, и я даже думал, что журналистом уже не буду. Открывались какие-то новые перспективы, все оказалось довольно весело, на улице, правда, страшновато было, я ж до того всегда работал в каких-то структурах. А Яковлев в это время открыл кооператив «Факт», я что-то слышал про это, даже, может, пару раз мы встречались, выпивали. И вдруг он мне звонит: «Слушай, мы будем выпускать газету, независимую, под названием “Коммерсантъ”, давай к нам». Я прям шарахнулся: «Ты что, дурак, я с тобой работать не буду никогда». Тем более что за бред, советская власть кругом, цензура (тогда она называлась Гослит), ЦК КПСС, все дела, это 1989 год был. «Не буду я, ну тебя на фиг». И потом, судите сами, какой «Коммерсантъ», «коммерсант» вообще ругательное было по тем временам слово, статья еще была уголовная за коммерческую деятельность. И я отказался, гордый собой. И уехал в Ригу, дела у меня там были, и вот там-то меня и стала преследовать эта Володина мысль. Я позвонил ему и говорю: «Давай я тебе кое-какие свои соображения покажу». Приехал из Риги, показал соображения и в результате оказался в «Коммерсанте».
— В одном из интервью вы сказали, что для вас Яковлев — образец журналиста. Не просто Яковлев, а Яковлев образца 1990—1996 годов. Почему это так и почему такая временная рамка?
— Не помню, чтоб я так говорил. Я не считаю его образцом журналиста, мне его журналистика как раз не очень нравилась. Он просто придумал гениальную вещь — создать совершенно новую газету, первую не совковую газету. А ведь это очень трудно — выйти из советской стилистики, там ведь целый набор каких-то очень тяжелых стилистических примочек, от которых, мне тогда казалось, избавиться невозможно. Собственно, поэтому я тогда и решил, что завязываю с журналистикой — просто неинтересно для меня, невозможно было работать. А он совершенно новый, — даже не язык, не в языке дело, — новый взгляд на информацию придумал. Он придумал свод неких правил, которые, кстати, до сих пор соблюдаются в «Коммерсанте», а ведь, на минуточку, прошло двадцать лет. Потом — при сменах формаций, владельцев и так далее — эта придуманная Володей система оказалась очень функциональной, потому что она обезопасила издание как от вмешательства извне, так и от коррупции изнутри. От каких-то метаний в сторону — скажем, оппозиционную или, наоборот, пропозиционную. Даже «джинса» на страницах нашей газеты, если она вдруг появляется, вольная ли, невольная, халтура просто — она выпирает, вопиет, ее сразу видно. Другим газетам это легко прощается, никто внимания не обращает, а у нас чуть что: «Да что же у вас такое!» — сразу скандал.
Мне посчастливилось поработать с гением, вот как я мог бы сказать. В этом, вот именно в этом промежутке он и был, собственно, гением. Он создал эту структуру, она ведь и с коммерческой точки зрения была, конечно, ноу-хау. Это вам не просто газетку выпускать, она была заточена на прибыль, когда об этом вообще не думали. «Коммерсантъ» был первой газетой, которая создавалась для того, чтобы зарабатывать деньги. Это, на самом деле, поворот сознания. Просто Володя году в 1996-м потерял интерес к этой теме, жил по большей части за границей и был уже фактически неэффективный собственник, неэффективный начальник. Скорее он нам мешал, и то, что он «Коммерсантъ» продал потом, это вполне логический исход. В конце концов, деньги, которые он за «Коммерсантъ» получил — а по тем временам это были довольно большие деньги, — он их заработал.
© Василий Шапошников / Коммерсантъ
Андрей Васильев во время торжественного вечера, посвященного выходу первого номера журнала «Русский пионер»
— Кстати говоря, вас на должность главного редактора в 1999 году пригласил как раз новый собственник, Борис Березовский, с которым вы в 1996 и в 1997—1998 годах работали на ОРТ, и работали, насколько я понимаю, не то чтобы бесконфликтно.
— Да нет, мы работали достаточно бесконфликтно. Когда я возглавлял программу «Время», где-то полгода, что ли, мне сказали: «Чувак, выборы прошли, люди — то есть журналисты — устали от этой политики». Конечно, выборы [1996 года] освещались ОРТ достаточно тенденциозно. И вот мне говорят, что надо дать людям нормально заниматься тележурналистикой, никаких политических задач нет, ничего нет и «давай ты их и научишь», — их даже не смутило, что я вообще ни фига не понимал в телике. Я говорю: «Ладно, это не балет, двенадцать лет учиться не надо, это фигня»; вот и работал. А потом выяснилось, что меня обманули, несознательно, наверное, потому что тут же началась другая бодяга — Связьинвест, семибанкирщина, появились олигархи, начались дикие свары. А я как лох — коммерсантовские же мозги! — думал, мне пофиг, ну как, я же журналистикой занимаюсь, предоставление разным сторонам эфира и т.д. То есть я делал совершенно объективную программу «Время». Не то что я плевал на интересы владельца, я не плевал, наверное, но тем не менее главным ориентиром для меня была качественная и объективная информация. Ну и через какое-то время Березовский понял: нафиг ему такой начальник программы «Время». Ну и меня попросили оттуда. По пиару увольнять меня было нельзя, я был очень известным журналистом, поэтому меня повысили, я стал зам генерального директора ОРТ, перевели в кабинет еще лучше, там раньше сидел начальник парткома Гостелерадио, на стене еще такой квадратик был, из-под портрета Ленина или Брежнева, совковый дремучий кабинет, с вертухами. Я там проторчал, наверное, что-то месяцев девять, не делая ни хрена. Мне вообще было очень некомфортно, я просился все время, чтобы меня отпустили: «Борь, ну ты знаешь, я теряю форму, теряю рейтинг, меня забывают, у меня возраст все-таки, отпусти меня, дедушка Иван Васильевич, в деревню». А он говорил: «Ты нужен компании». А потом пришел новый гендир, Игорь Шабдурасулов, я ему сказал: «Игорь, давай прекратим этот цирк, потому что ты как новый гендир должен просто сказать: “А что это у меня за заместитель, который ни хрена не делает и получает бешеное бабло?”» И мы с ним это дело провернули, и я спокойно ушел, без скандалов. Собственно, у меня даже обиды не было на Борю, потому что, ну понятно, нафиг я ему нужен, он решал вопросы с помощью телика, а со мной вопросов не решишь. И когда раздалось его приглашение сюда, в «Коммерсантъ», я опять дико удивился.
— В интервью OPENSPACE.RU Березовский сказал, что если на ОРТ он, как вы справедливо выразились, «решал вопросы», то в «Коммерсанте» его все устраивало и цель была оставить все, как было при Яковлеве, потому что все было очень хорошо.
— Ну, на самом деле все было не очень хорошо, всех очень колбасило, потому что [предыдущий главный редактор] Раф Шакиров, я считаю, был очень неудачный для «Коммерсанта» выбор. Он талантливый журналист, кстати, но тогда они стали заниматься политикой, в плохом понимании. «Коммерсантъ» стагнировал, люди уходили, и уходили не только из-за денег. В газете было скучновато, люди привыкли ни фига не делать, жить вальяжно, при Шакирове так было нельзя… Еще было непонятно, покупает или не покупает Березовский «Коммерсантъ». Стали бороться с призраком Березовского, а это все очень противопоказано для такого именно продукта, как «Коммерсантъ». И я со стороны видел, что нехорошее что-то творится с «Коммерсантом». И идти туда я не хотел. Березовский мне клялся и божился, что не будет вмешиваться, что это бизнес. Странно, но я ему поверил. А главное то, что он, в общем-то, все свои обещания выполнил, тут у меня претензий нет. Мы скандалили, были и разборки, но, во-первых, я не скажу, что уж такие они были системные или тяжелые, а во-вторых, это рабочий момент.
© Сергей Михеев / Коммерсантъ
Пятнадцатилетие издательского дома «Коммерсантъ». Андрей Васильев и Михаил Швыдкой на открытии выставки «Первополосные кадры» в Музее личных коллекций Государственного музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина
— Я помню, как вы публиковали тексты Березовского с остраняющими названиями рубрик, типа «Мнение специалиста», или с указанием, что текст печатается по просьбе акционера.
— Все его воззвания я, чтоб не палить издание, публиковал на правах рекламы. Была одна статья [«Новый передел»]. Я уехал на неделю, и тут же он наехал со своей телегой! Меня не было, а Саша Стукалин как исполняющий обязанности не мог его послать, чуть не плакал. Не мог того, что дозволено было мне, поскольку мы давно с Борей знакомы, у нас свои отношения. И Боря, кстати, это прекрасно понимал, он очень все хитро сделал. У меня был цугцванг. Я сказал: «Публикуй, но напиши, что это по указанию владельца». Я жопу прикрывал, а оказалось — это сенсация, это очень смело и так далее. Но опять же, это не было давление, это была хитрость, и это скорее говорит, что Березовский достаточно уважительно относился к нашим принципам. Дождался ведь, пока я уеду…
— Я вижу, что портрета Березовского у вас здесь нет, а портрет Бадри Патаркацишвили висит…
— С Борисом я, после того как он продал издание, вообще не общался, он непорядочно повел себя по отношению ко мне в денежном смысле, а с Бадри мы нечасто встречались, но сохраняли достаточно теплые отношения. Владелец он был очень отстраненный. Ну, может, была пара просьб, причем вполне таких soft, и я даже не помню, чтобы я ему отказал, наверное, я их выполнил. Они были вполне корректные. Смерть его меня поразила, мы с Демьяном [Кудрявцевым] ездили на похороны…
— С вашим приходом в «Коммерсантъ» связывают пожелтение газеты. Говорят, что интеллектуальный «Коммерсантъ» остался в прошлом, газета стала более динамичной, но и более массовой.
— Ну, судя по тиражу (смеется), к сожалению, не стала она более массовой. У меня были какие-то свои взгляды, я требовал того, чему учил Яковлев. У нас, например, было такое понятие «дыра» — читаешь: а вот это откуда следует? Неясно. Просто человек не дозвонился, не узнал, это брак. Когда заметки изобилуют не идущими к делу подробностями, взятыми ниоткуда, есть ощущение халтурной работы. А если заметку читать интересно, сразу есть ощущение желтизны, ну и дай бог. Самый примитивный пример: да, я боролся с отделом культуры. Они говорили, мы не будем писать рецензию на концерт группы «Любэ», наши читатели не ходят на концерты группы «Любэ». Во-первых, мы не знаем, ходят они или не ходят. Во-вторых, даже если не ходят, у него есть, например, сын, тинейджер, или у него есть теща или жена, и он за столом в воскресенье, хоть и не пойдет на эту группу «Любэ», поучаствует в семейном разговоре, и пусть он будет вооружен мнением «Коммерсанта». А так мы лишаем его этой возможности, это некорректно, мы не имеем права диктовать читателю: это ему надо знать, а это не надо, это фигня. Можно считать, что это желтизна, да, а можно считать, что это просто более добросовестная информация. При том что никогда в жизни я не требовал, чтобы они кого-то хвалили, а кого-то ругали. Больше того, я читаю, у нас, например, [кинообозревателя] Лиду Маслову. Если она хвалит, я точно не пойду смотреть. И наоборот. Причем несколько фильмов, которые снимали мои друзья, более того, я сам в них снимался, в «Коммерсанте» просто размазывали.
© Василий Шапошников / Коммерсантъ
Андрей Васильев у себя в кабинете ест черную икру. 29 июня 2001 года
— «Коммерсантъ» середины 1990-х строился во многом на колумнистах, на знаковых авторских фигурах вроде Максима Соколова или Александра Тимофеевского. При вас это как-то сошло на нет…
— Нет, не на нет. У нас есть постоянные две колонки. И даже три, только одна непостоянная. У нас есть колонка «Цена вопроса», есть колонка [«Правила игры»] в деловом блоке. И там — ну, раз, может, два в неделю — появляется на полосе «Культура» колонка «Культурная политика». Я могу сказать, что я не против колонок, я против того, чтобы журналист, которому лень, например, собрать информацию по тому или иному событию, просто высказывал свое мнение. Я говорю: «А нафига? Ты мне лучше заметку напиши, зачем мне колонка?» Строго говоря, статьи Гриши Ревзина отличаются стилистически от «Коммерсанта», они, в общем, колоночного формата, правильно, но это статьи. Он дает очень много интересной информации. При том что я не люблю длинных заметок, а у него они обычно длинные, с этим можно мириться, потому что они очень плотные, при этом у него довольно парадоксальные мысли. Или [Андрей] Колесников пресловутый. Да, у него там стиль, спорный — не спорный, я не знаю, мы с ним очень много ругаемся, мне очень не нравится, что он длинно пишет, я со скандалом иногда сокращаю. Но посмотрите, сколько у него фактуры! Нравится — не нравится, как он пишет, бог с ним, но с Путиным журналистов ездит тьма египетская. И посмотрите, что в газетах и что у него. Получается, газета «Коммерсантъ» дает единственную возможность узнать про какой-нибудь визит Путина в подробностях — может быть, даже в каких-то скрытых подробностях. А когда колонка заменяет журналистику, вот это я просто ненавижу. Скажем, у нас полоса «Международная жизнь», она же пишется в номер, эта колонка [«Цена вопроса»]. То есть у нас выбирается на редколлегии, часто на вечерней, главное международное событие дня, и к нему тут же, с колес пишется колонка, причем не обязательно журналистом. Существует некий набор политических фактов, которые иной раз невозможно корректно трактовать в заметке. И поэтому должно быть представлено мнение у человека, фейс которого вызывает уважение. Что за этим стоит? Какова цена этого вопроса? Это я придумал, кстати. То есть я не такой уж противник колонок, я противник пустословия.
— Может быть, редукция авторского высказывания связана с тем, что все-таки «Коммерсантъ» первого периода был не только носителем информации, но и формировал свою аудиторию, должен был «воспитывать» ее, а сейчас, видимо, эта тенденция ушла в прошлое?
— Конечно, ушла. Когда Яковлев придумал переходить на ежедневный режим (я был тогда не согласен с его концепцией и ушел в 1992 году; кстати, дурак был, чего говорить), была придумана гениальная вещь. Никакого бизнеса ведь не было. Какое там, просто разворовывали всё, что осталось от большевиков, причем большевики и разворовывали в основном. Просто они этого делать не умели, операторами они были плохими, они могли только открыть склад, а дальше работали другие люди. Я, кстати, считаю, что все это абсолютно корректно. Можно, хотя это и очень спорно, считать, что олигархи что-то там украли. Предположим. А эти бы проe*али! Так что лучше украли — ведь что значит «украли»: они дали рабочие места, зарплаты и т.д. И в конце концов из этого сделали действительно стоимость. Но тогда этого ничего не было, и, собственно говоря, единственное место, где была стройная картина российского бизнеса, это были страницы «Коммерсанта». Это была игра, в которую очень понравилось играть всем.
© Алексей Куденко / Коммерсантъ
Андрей Васильев на церемонии вручения премии журнала «GQ» в номинации «Men of Year 2003»
Строго говоря, газету бизнесмены воспринимали, по-моему, серьезнее, чем бизнес. Потому что про бизнес они знали, что это за реальность, а тут в газете совсем другими словами про них написано, это их легитимизировало. На газету «Коммерсантъ», скажем, никогда не наезжали бандиты. Мы были кооператив и кооператив, в конце концов, все тогда ходили под крышами. Мы сидели на Хорошевке, первый этаж, жэковское помещение — просто подгони грузовик, поставь дуло, и мы сами же и вынесем все компьютеры, какие проблемы! Один раз мы сидели, обедали с каким-то достаточно серьезным бандитом, я спросил у него: «Почему?» Он говорит: «Понимаешь, какое дело, это советское сознание, потому что это же газета! Если бы вы пирожками торговали, тогда, конечно, наехали бы». Газета в принципе была чем-то статусным, а для новой формации деловых людей это была какая-то библия, что ли. Причем ежедневно апгрейтившаяся, вот такой феномен. Теперь очень легко про это рассуждать, я знаю, что много дипломов на журфаке защищено, даже диссертаций пару написано на эту тему, а вообще, просто придумать такую вещь — это было дико рискованно. Сыграть в такую игру. Потому что по большому счету это было дикое фуфло — все, что было написано в «Коммерсанте». А потом это фуфло стало реальностью. Мы создали как бы соты для реальной информации про бизнес и заполняли их фуфлом, постепенно стал появляться бизнес, и фуфло заменялось на реальность.
— Вы двадцать лет в «Коммерсанте», пусть и с перерывами. Сейчас уже можно оглянуться назад, юбилей к этому располагает. Когда вам было интереснее всего?
— Ну конечно, вначале! У нас просто было ощущение, что мы делаем новый мир, это был, конечно, прикол. Когда я с коллегами из других изданий общался, выпивал, и начиналось вот это «главный редактор пропустит... не пропустит...». А для меня это был чужой мир: вы чего, о чем вы говорите, кто там пропустит? У меня был, конечно, начальник, Яковлев, и я знал, что он не пропустит халтуру. Причем чем лучше заметка, тем он к ней более доe*исто относился. Если он чувствовал, что на эту заметку можно сделать ставку, он выпьет мозг, но качества добьется. А вот так — можно, нельзя, время, не время — то, о чем рассуждали за стаканом мои коллеги… Я просто как будто в дом престарелых приходил.
Это был ломовой кайф, когда у нас чуть ли не каждый день сенсация, я даже не знаю, как об этом распространялось, не было же интернета, но: «Уу, в “Коммерсанте” статья какая!» И все об этом знают. «Коммерсантъ» был первой газетой, которой начали спекулировать. На «Коммерсанте» стояла цена 40 копеек, а в переходах, начиная с четвертого номера, продавали по рублю. Причем я даже помню, почему с четвертого: там заметка вышла, под моим умелым руководством как раз, у нас был отдел некоммерческой информации, называлась она так: «Кашпировский обвиняется в изнасиловании». Вот и начали газетой нашей торговать по рублю (смеется).
Ну мы же молодые были, мне было 32 года, 33, это же самый классный возраст. А в старой журналистике я казался себе уже изношенным, старым, мне было пофиг все, уже кайф от того, чтобы прочесть свою фамилию под заметкой, давно прошел… А что дальше? Была, правда, очень короткая эйфория в «Московских новостях». «Мы свободная пресса...» Но я скоро понял, что грош цена этой свободе.
Потом, Яковлев чем еще был хорош — он же не тусовочный был. У меня, к примеру, полно друзей, каких-то даже не то что влиятельных, не то что начальства… Начальство — это понятно, начальство звонит из Кремля, когда у нас какие-то разборки, я за это зарплату получаю, от таких вещей отбиваться. А звонят иногда какие-то приятные мне люди: «Слушай, ну я тебя прошу, ну не надо эту заметку»… и т.д. Вот и отказываешь друзьям, неприятно, я же вообще человек очень доброжелательный. А Яковлеву, ему пофиг, у него мало друзей было, он не тусовал, он не был связан просьбами.
Конечно, это была офигительная свобода. Только это не было свободой от качества. То есть свободы слова не было, потому что за каждое слово надо отвечать. За базар, да.
Источник: http://www.openspace.ru/
Комментариев нет:
Отправить комментарий